I'll make humans get lost in me, and let them create the world.
Название: Золотой век Асгарда
Фандом: комикс "Локи"
Автор: The Third Alice
Категория: слэш, гет
Размер: 4656 слов
Статус: закончен
Пейринг/Персонажи: Тор/Сиф, Тор/Локи
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст, драма
Предупреждения: смерть персонажа с первых слов
Примечание: Написано на Фандомную Битву 2013, и Алиса считает этот текст одним из лучших своих
Саммари: Мало убить Локи, чтобы избавиться от него. Попробуй о нём не думать
Дисклеймер: всё принадлежит студии «Марвел» и богам Асгарда.
…так начинается золотой век Асгарда.
Молот опускается на диво легко, и Тор смутно думает, что мог сделать это и раньше, а поди ж ты! Терпел.
— Мёртв, господин.
В голосе эйнхерия, склонившегося над обезображенным телом, — ужас, а не привычное благоговение, но что Тору до того! Последние дни всё перевернули с ног на голову, и глупо полагать, что порядок восстановится сам собой сразу после устранения источника хаоса.
Это только разрушать легко, отстраивать же разрушенное приходится не один день.
— Что же теперь делать, господин?
Неподдельное отчаяние — но и его легче пропустить мимо ушей, чем впустить в сознание. Ничего, привыкнут жить и без Локи. Ещё и недовольство проявят: отчего так долго ждал, так далеко зайти позволил? И не объяснишь, почему. Даже себе.
— Отнесите в усыпальницу. С почестями. Всё же брат, — кривятся губы Тора. Нужно быть милосердным с павшими, вспоминает он уроки отца и, смягчившись, добавляет: — И пусть недолго, но был королём.
Воин в форме стража хочет что-то сказать, но встречается взглядом с кронпринцем и отводит глаза. «И не спрашивай ничего, — с облегчением отворачивается Тор, — просто так надо, и всё». С этим «всё» он направляется к дворцу.
Руки, затёкшие в кандалах, неимоверно болят. Мьёлльнир кажется грузом — впервые, наверное, за сотни лет. Хорошо хоть, и нужды в нём нет, думает Тор, поднимаясь по ступеням, проходя по коридорам. Останавливается на пороге своих покоев, чувствуя смутную тревогу: здесь что-то не так. Но что — определить не успевает. Из покоев брата — покойного брата, машинально поправляет себя Тор, — доносится не то звук, не то шум движения. Тор решается и, собираясь с духом, — неужели снова не?.. — распахивает дверь.
Женщина на ложе, державшая в правой столовый нож, в левой яблоко — не иначе, с серебряного блюда, вот же оно, рядом, на покрывале, — отрезавшая и отправлявшая в рот тонкие ломтики, роняет плод и медленно, грациозно поднимается навстречу. Она прекрасна, отмечает Тор. Высокая грудь, густые волосы, характерное лицо и глаза настоящей норны. Карнилла не пожалела для Локи одну из лучших дочерей своего народа.
— Слава первой пряхе, получилось! — неверяще-радостно выдыхает она и привстаёт на цыпочки, заглядывая Тору за спину. Прежде чем тот успевает спросить, откуда она знает и что хочет там увидеть, на лицо наложницы словно бы набегает тень:
— А где господин Локи?
Тогда Тор осознаёт, что всё понял неправильно, и шагает вперёд, оставляя двери открытыми.
— Ты свободна, дева. Можешь возвращаться домой. Локи мёртв.
— Мёртв? — бесцветно спрашивает та, опускаясь обратно на ложе. — Как же так?..
Отвечать на её вопрос не следует, — какое дело, какая разница? — но Тор и сам чувствует потребность рассказать. В детстве он рассказывал так Локи о каждом своём поступке — почему, как, с какой целью, что теперь будет. Это помогало привести в порядок мысли. От женщины, конечно же, Тор не ждёт, как от брата, разумных советов, но сейчас в нём нет и сомнений в правильности поступка. Он идёт вперёд и говорит: о том, как вырвался; о том, как жалко и неубедительно принялся оправдываться Локи; о том, как он, Тор, избавил Асгард от узурпатора. Женщина кивает с рассеянной улыбкой по мере его приближения, но в какой-то момент Тор обнаруживает, что крепко сжимает одной ладонью её занесённую правую руку, а другой удерживает бьющееся тело, потому что кто-то, может быть, и умеет говорить с ножом в горле — шпагоглотатели там, да и Локи бы, наверное, сумел вот, — а он, Тор, не способен, и даже пробовать не стоит.
Потом он понимает, что его попытались убить, глупо и безнадёжно, и умолкает. Несколько мгновений спустя спрашивает:
— Почему?
По искажённому женскому лицу бегут слёзы, и Тор несколько испуганно думает: неужели что-то сломал? Позор какой… освободитель, называется.
— Как вы могли?! — захлёбывается словами дева. — Что вы наделали?! Он же верил!.. Он шёл освободить!.. Он правда!..
— Освободить, ага. А помост — для красоты возвёл, — возражает Тор, махнув подбородком в сторону выходящих на площадь арочных окон и совершенно позабыв, как это бесполезно: спорить с женщиной. Особенно если она плачет.
— Что бы ни говорил он — для помилования! — убеждённо заявляет она. — Я следила за ним и знаю. Ранним утром к господину явилась владычица Хела и потребовала вашу душу. Он отказал!
Тору внезапно всё становится ясно, и от этого делается легко.
— Локи околдовал тебя, — говорит он так мягко, как только может, ослабляя хватку. — Отдохни, сон должен унести морок, и ты прозреешь.
Дева с презрением отталкивает его, вернее, сама отталкивается и отступает.
— Я — Дайя, из народа норн, — голос её как ледяной ветер, зрачки — черные дыры. Тору становится не по себе. — Мои глаза не способно ослепить ни одно заклятье, даже то, что называют людской молвой. А вот ты, сын Асгарда, Тор Громовержец, ты — слеп!
Она отошла бы, наверное, ещё, но за её спиной — ложе. Поэтому Дайя остаётся на месте и только коротко, без замаха, бьет себя ножом под левую грудь.
На её беду, столовые приборы в Асгарде точат не хуже боевого оружия.
— Я иду, господин…
Дайя даже глаза прикрыла, чтобы у него ни шанса не было принять слова на свой счёт. Тор растерянно думает о том, что же он скажет Карнилле, а потом понимает, что его действительно волнует, дождётся ли Локи эту женщину на пороге Хель.
Надо бы сделать всё, для этого необходимое. Выйти и позвать слуг, например.
Так Тор и поступает.
Дайю осторожно выносят из покоев. Она займет место рядом с Локи, когда придет время справлять погребальный обряд. Но пока Асгард набирает воздух в грудь для выдоха облегчения, пока идут приготовления, Тор хочет отдохнуть. И подумать. Надо же. И за его братом последовала женщина. Кто бы мог предположить.
Какое-то смутное чувство поселилось в груди после этого разговора. Незнакомое, неприятное. Неправильное.
Двери покоев Тора оказываются заперты на три самых крепких, цвержьих засова.
Непродолжительное время Тор смотрит на замки, потом по сторонам. Никого, кто мог бы объяснить. Что такого Локи решил спрятать в покоях? И от кого?
Мьёлльнир — универсальный ключ. Он подходит к любому замку. Тор переступает через бесполезное железо, входит в свои комнаты.
И уже почти не удивлён тому, что оказывается не один.
Посреди залы Трудхейма, головой едва ли не в потолок, стоит, обернувшись к нему, великанша. Она немолода, круглолица и страшна, как все ётуны. Одета, кажется на первый взгляд Тору, в лохмотья, но нет — просто одежда выцвела, запылилась и непривычна взгляду асгардского жителя. Впрочем, Тор понимает, что и сам сейчас «прекрасен как никогда» — полуобнажённый, в крови, равно своей и чужой, и остатках доспеха. Истинный бог и сын бога.
— Сын Одина! — словно читает его мысли великанша. Круглое лицо искажается гримасой. «Где её-то Локи успел достать? И зачем?!»
— Если ты на свободе, значит, мой сын — мёртв, — продолжает она, склонив голову, и тёмные глаза внезапно становятся узнаваемы: так же пристально, долго и… отчаянно? смотрел на него порой Локи. Да, именно отчаянно, понимает Тор вдруг. Странно, отчего бы воспитаннику Одина смотреть на него, Тора, так, словно он — безжалостный убийца?
«А разве это не так?»
Шёпот звучит столь отчётливо, что Тор, не сдержавшись, резко оборачивается.
Никого.
Великанша стоит, всё ещё склонив голову. Тор кивает и добавляет:
— Он держал тебя взаперти. Видишь замки у моих ног? Теперь ты можешь идти. Возвращайся в Ётунхейм. Я не трогаю женщин.
Черные пряди плывут в воздухе из стороны в сторону.
— Ты убил последнюю надежду Ётунхейма, — говорит она надтреснутым голосом, и Тору чудится, что это шелестит ветер на иссохших пустынных землях далёкого мира. — Последнего из законных отпрысков Лафея, единственного, кто мог бы править землёй наших предков после меня, кому все племена подчинились бы… Я бы выцарапала тебе глаза, сын Одина, — она поднимает скрюченные дрожащие пальцы, — и разделила судьбу мужа и сына… всех сыновей… но я нужна Ётунхейму. И пока ты отпускаешь меня, я ухожу. Чтобы вернуться. Твой отец был мудрее тебя, и одним глазом видел дальше, чем ты двумя. Готовься к войне, сын бога повешенных! Фарбаути обещает её тебе.
Она смеется хриплым грудным смехом, и откуда-то издалека откликаются вороны. Оттолкнув Тора с дороги, Фарбаути стремительно выходит в коридор, и тяжёлые её шаги быстро затихают в отдалении. Тор не проверяет, покинула ли великанша дворец. Ётуны ориентируются в пространстве как звери — и так же остро чуют опасность. Она уйдет.
Она обязательно вернется.
И оставшись в одиночестве, Тор никак не может расслабиться. Смутное чувство неправильности стремительно вырастает в нечто большее, нависает над ним угрожающих размеров незримой тучей. Тор подходит к чаше для омовения, долго смотрит на свое отражение. Наконец признаёт: он сомневается. Эти глупые женщины всё же посеяли в нем злые семена своих речей. Верно ли поступил он, когда поставил решительную точку в этой истории? Стоило ли убивать Локи? Ведь отец зачем-то оставлял его в живых раз за разом. А уж Одина нельзя назвать недальновидным… и слова норны — такие нелепые на фоне всего, что было… «Он шёл освободить!» — надо же…
Вконец изведясь, Тор вдруг понимает — одиночество не поможет. Ему нужен кто-то рядом. Кто-то, способный выслушать и поддержать, кто-то, смотрящий на него с восхищением, кто-то, кто всегда был на его стороне…
Тора осеняет. Он чувствует одновременно вину и радость: Сиф! Его воительница, красавица с черными как ночь волосами, невольным подарком Локи. Если она жива ещё… если безумный брат не причинил ей вреда.
«Почему ты сразу не вспомнил её, о Могучий Тор?»
Тор отмахивается от насмешливого голоса и выскакивает из покоев, как рыба из воды в погоне за мелкой мошкой.
Двери темницы Сиф — не прочнее прочих дверей и, уж тем более, каменных стен. Тор почти их не замечает. Сама подруга жива, и сын Одина рвет её оковы голыми руками. Сиф смеётся. Тор поднимает её на руки, прижимает к себе — и внезапно успокаивается. Теперь всё будет в порядке.
— Ты снова спасся, Могучий Тор, ты всех нас спас! — жарко шепчет Сиф в ухо, и дрожь её тела сладостно отдается во всех мышцах. — Я верила!
Так, на руках, Тор выносит её на свет, и слуги, асгардийцы, посланники иных миров — все улыбаются при виде их.
Они омывают тела в купальне, они смеются о пустяках, они любят друг друга. Они молчат о Локи, и Тор почти забывает о том, что его что-то мучило. Незаметно день угасает, накатывает ночь. В самый тёмный час, волчье время, когда Тор чувствует, как смежает веки спасительный сон, Сиф опускает голову ему на грудь и произносит:
— Негоже поминать его к ночи, мой повелитель, но любопытство сильнее суеверий. Скажи, что ты сделал с Локи?
Локи. Тор открывает глаза и покрывается мурашками, чувствуя, как, оказывается, холоден воздух. Локи…
— Локи мертв, — коротко говорит он. Сиф приподнимается, заглядывая ему в лицо. — Я убил его.
Он ждёт какой угодно реакции, — слишком неожиданно все вокруг реагируют на это известие, — но Сиф только смеётся, зло, звонко и торжествующе.
— Неужели ты наконец решился, мой господин?! — теперь она льнет, ластится, смоляные волосы так и манят погладить. — Это поступок. Я не думала, что когда-нибудь ты смилуешься над ним. Тебя ведь забавляли бессильные взгляды этого выродка. И то, как он ходил за тобой всюду. Сам ведь понимал, сын Лафея, насколько смешон со своей любовью! Оттого и злился. Это было невероятно забавно — наблюдать, как он борется с собой, думая, что сражается с тобой, — и проигрывает раз за разом. И как ты дразнишь его снова. Жаль терять это зрелище… но хорошо, что больше он не помешает нам!
Сиф с улыбкой приникает, прижимается всем телом, но Тор — впервые за долгое время — не отзывается на ласку. Ему душно, горло будто стискивает чья-то рука, и он не знает, что ответить воительнице — и как ответить. Уточнить, переспросить — ослышался ведь? Тор злится на себя: зачем волноваться вот так, если сейчас выяснится, что Сиф огово…
— А ты — не знал? — Сиф приподнимается на руках, волосы ниспадают стеной. Воительница даже приоткрывает рот: не то изумляясь, не то ужасаясь. — И всё, что говорил и совершал, делал, не понимая, что делаешь? Как тебе удалось, Тор?! Нужно быть глухим, чтобы не слышать, как менялся его голос, когда он говорил с тобой. Слепым, чтобы не видеть, как он на тебя смотрел. Хочешь сказать, ты не понял, за что я лишилась своих золотых волос?!
— Он… сам хотел тебя, — шепчет Тор бессильно, понимая вдруг, что это логичное объяснение, оказывается, может быть не единственным.
— МЕНЯ?! — во весь голос изумляется Сиф — и хохочет так, словно ничего смешнее в жизни не слышала.
Тьма обступает и гладит Тора по вискам холодными пальцами. Сиф не нужно больше говорить — ничего хуже она сказать уже не может. Но возлюбленная продолжает, перебирая пальцами пряди:
— Значит, ты думал, что он считает тебя соперником, но, не в силах справиться, мстит мне? Ты оскорбляешь меня, Тор. Я далеко не слабая женщина. Это ты был объектом его воздыханий, потому-то он тебя пальцем не тронул. А я ему мешала. За то и поплатилась. Во всем Асгарде, пожалуй, не было для него никого ненавистней меня. Потому что я прекрасно понимала, за что мы бьёмся. Нет, даже не за твою любовь, — она легко целует его. — За честь Золотого Города. Ты — сын Асгарда, и место рядом с тобой должно принадлежать дочери Асгарда. Место же ётунхеймского выродка — в помойной яме, с цвергами и прочим отребьем!
Лицо её искажается, и на этих словах что-то вдруг неуловимо меняется в нем. Тор видит её другой. Дикой. Жестокой. Уродливой.
Отвратительной.
Не успев подумать о том, что делает, Тор сбрасывает Сиф с себя; и пока опешившая дева поднимается на локтях, встаёт с ложа.
— Тор? — голос — напряжённый, требовательный, и от его звуков Громовержца начинает мутить. Он принимается облачаться, сдерживаясь, чтобы не делать это слишком поспешно.
— Тор, куда ты? — он поднимает голову и смотрит Сиф в глаза. Когда она успела обрести над ним такую власть, что осмеливается спрашивать с угрозой? Сиф что-то видит в его взгляде, меняется в лице, вспыхивает, бледнеет… и не издаёт ни звука.
«Куда же ты, о Могучий Тор, бежишь от своей женщины?»
Сиф молча смотрит, как он одевается, молча — как идет к двери, но когда Тор закрывает тяжёлые створки, она начинает выть — сперва тихо, а потом в голос.
Тьма преследует Тора, обступает со всех сторон, не даёт задержать на чём-то взгляд, не позволяет отвлечься. А перед глазами, как живой, — Локи. Локи, который смотрит в спину так, что она немеет. Локи, вспыхивающий злым румянцем на безобидные — безобидные? — шутки Сиф. Локи, сжимающий Гунгнир, — торжествующий и чужой, и оттого ненавистный. Локи, распластанный на камнях, — горящие глаза, отчаянные слова, — и не вспомнить, что говорил…
Тор мечется по коридорам, не разбирая дороги, и в себя его приводит только звон оружия и злые, вполголоса произносимые ругательства. «Ётуны? — пробивается в сознание. — Неужели Фарбаути уже?..» Мьёлльнир прыгает в руку, но радостное облегчение, вызванное предчувствием битвы, тускнеет: это всего-лишь эйнхерии выясняют что-то меж собою с оружием в руках. Тор уже собирается пройти мимо — эка невидаль! — но среди ругательств краем уха ловит имя сводного брата — и прирастает к месту.
Эйнхерии слишком увлечены схваткой и не видят его. Точно так же они могли бы не заметить и ётунских лазутчиков, случись тем быть в этот момент поблизости. Тор наконец различает, что группа нападает на одного, а тот, прижавшись спиной к колонне, отбивается — сосредоточенно и упрямо. Это так недостойно воинов Всеотца, так возмутительно, что Тор перехватывает молот удобней и приказывает в голос:
— Немедленно прекратить!
Эйнхерии буквально подпрыгивают, вздрагивают, расступаются. Перед Тором они, лучшие из лучших, робеют, как щенята перед волкодавом. Воин, стоящий у колонны, поднимает — исподлобья — взгляд, сплёвывает кровью. Лицо его Тору смутно знакомо, он несколько минут вглядывается и потом только вспоминает: этот страж сопровождал Локи и первым сказал о его смерти. Тор хмурится.
— Что здесь произошло? — спрашивает он у всех. Страж молчит, и отвечает один из нападавших.
— Предатель, мой господин! Это, — он кивает на одиночку, — бесчестный прихвостень узурпатора, очернявший ещё и Вашу честь, господин! Мы решили проучить его… немного…
Тор неспешно приближается, и говоривший испуганно замолкает.
— Ты сопровождал Локи всё это время? — спрашивает сын Одина, и, видят норны, спокойствие в голосе даётся ему с трудом.
Воин молчит, но окружающая его стая — стая? А ведь действительно, есть в них, в их горящих глазах, в их облике что-то от вздыбленной на загривке шерсти, подёргивающихся от запаха крови носов… — лающе подтверждают: да, да, он! Они ждут, когда Тор — вожак? — вцепится в глотку отступнику, и можно будет кинуться, рвать… но Тор медлит.
— Что он говорил мне за миг до удара? — спрашивает наконец. Громовержец не из тех, кто боится вскрыть гноящуюся рану, поставить решительную точку, нанести удар милосердия. Даже самому себе. Но воин продолжает упрямо молчать, словно то, что запечатывало уста Локи столько лет, коснулось и его. Снова вступает кто-то из своры:
— Молил о пощаде, мой господин! Он был трусом…
Тор резким жестом приказывает эйнхерию молчать, и тот утрачивает голос на полуслове.
— Ты ведь был рядом. Должен был слышать, — спокойно говорит он стражу, опуская Мьёлльнир. Но увидев, что отвечать ему воин не собирается, использует последний аргумент: — Именем короля, говори!
— Именем… мёртвого короля, — наконец разлепляет губы эйнхерий. — Что бы ни говорили эти шакалы, я храню верность Золотому Городу и принесённым клятвам. Вы хотите знать, о чём он говорил, когда шёл к эшафоту? О том, как освободит Вас и вновь назовет братом. О чём он думал? О золотом веке Асгарда, не омрачённом братоубийством и пролитием крови родича. Почему он молил Вас остановить руку и выслушать? — воин смеётся разбитыми губами, кровь течёт по подбородку. — Повелитель Локи страшился не Вашего молота, а судьбы, против которой возжелал пойти. И не Вы убили его — мстительная судьба, чьим орудием Вы стали. Слепым и глухим, — с горечью добавляет он, пристально вглядываясь в кронпринца. Эйнхерии возмущенно гудят. Они не понимают, почему могучий, во всём правый Тор не сотрёт наглеца в пыль.
А Тор с некоторым радостным даже удивлением отмечает, как смутное чувство, охватившее его, тает, и на смену приходит новое — ясное и чёткое.
— Идём, — кивает он воину, и тот смотрит неверяще. — Расскажешь, о чём ещё он говорил, когда я не мог слышать.
Страж, помедлив, отделяется от колонны, идёт мимо застывших, как громом поражённых обидчиков, вытирая губы тыльной стороной ладони. Тор опускает ладонь на его плечо — и уводит. Из замка, на стену, на свежий воздух. Туда, где весь день жители Золотого Города заделывали пролом, созданный вырвавшимся из заточения старшим сыном Одина, — и где сейчас неимоверно тихо.
Страж рассказывает о том, как яростно Локи обвинял Сиф в том, что та настроила против него брата, о том, как зло огрызался он на любую попытку заговорить о казни наследника. О том, как без меры пил победитель, не запирая покоев, и даже слепой бы не сказал, что от радости. Как избегал Локи обязанностей правителя. Эйнхерий слово в слово повторяет вдохновенную речь, произнесённую Локи за миг до того, как всё рухнуло. Плечи Тора опускаются ниже и ниже.
— Ещё он беседовал с господином Бальдром, — говорит воин, глядя куда-то вниз, в тёмную мглу за стеной. — Но с глазу на глаз, и поведать об их речах может только сам господин Бальдр.
— Где он сейчас? — спрашивает Тор, и воин пожимает плечами. — Хорошо. Благодарю за службу, — эйнхерий вновь удивлённо поднимает взгляд. — Я прошу тебя встать на караул у тела моего брата. Не хочу, чтобы это делал кто-то из… них, — кивок за спину.
— Почту за честь, господин, — отзывается страж, помолчав. И, решившись, спрашивает: — Разрешите обратиться! Почему Вы не разгневались?
— Потому что я верю тебе, — отвечает Тор. И думает: а мог бы поверить Локи. Раньше.
Поздно.
Тор недолго остаётся наедине с ночью. Первые лучи рассвета расчерчивают небо, когда он находит Бальдра. Ожидаемо — в цепях. Смотрит Бог Весны устало, но когда оковы падают — учтиво благодарит, разминая запястья. Тор пропускает благодарность мимо ушей. Он знает, что его интересует. Бальдр тоже это знает, но не спешит говорить.
— Он приходил к тебе, — произносит наконец Тор.
— Пробегал мимо, — то ли соглашается, то ли отрицает Бальдр.
— Что он спрашивал?
— Он говорил. Потом слушал.
— О чём шла речь? — Тору надоедает играть словами, и он спрашивает прямо.
Бальдр молчит.
— Прошу тебя.
— Это знание ничем не поможет тебе, Тор, — с неохотой отвечает наконец бог Весны. Руки его помимо воли гладят шрам против сердца. — Что сделано — то сделано. Что должно было произойти — сбылось. Не смотри назад. Наступает твоё время. Заботься об обессилевшем отце, возглавь Асгард. Ты нужен всем здесь. Живи будущим. Может, — добавляет он едва слышно и смотря куда-то мимо Тора, — хоть тебе это удастся, если…
— Если что? — Тор воистину упрям.
— Если перестанешь задумываться, — Бальдр взглядывает вдруг прямо и твёрдо. Прикосновение Хель оставило неизгладимый отпечаток: в младшем из сынов Одина больше нет той лёгкости и беззаботности, что привлекала всех раньше. Бог Весны ощутимо возмужал — и научился говорить неприятные вещи. — Ступай, Тор. И ни о чём больше не спрашивай, — его голос вдруг меняется, и с прежними, нежными и почти жалобными интонациями он заканчивает: — Я не смогу лгать тебе, брат.
Это «брат» добела раскалённым шаром проходится по позвоночнику, и кровь в жилах вспыхивает.
— Я хочу знать, — произносит Тор, делает шаг вперёд и берёт Бальдра за плечо. — Ответь мне.
Всеобщий любимец долго смотрит на него, потом неожиданно легко и печально улыбается.
— И ты тоже… — не вопрос, утверждение. Тор не успевает переспросить, отчего «тоже» — Локи пытался уверить себя, что был вправе поступить так, как поступил. Я не стал с ним спорить. Вместо этого я сказал ему то же, что скажу тебе: он не мог поступить иначе. Это была его участь. Его предназначение. Там, — он кивает куда-то неуловимо вдаль, — я видел множество реальностей. И везде Локи был Локи и поступал как Локи. Также, — голос его обретает глубину, — как везде был Тор, который поступал как Тор. Вы были родными братьями, были сводными. Вы были дядей и племянником. Случалось, вы не были друг другу никем, кроме заклятых врагов. Но нет такого мира, где Тор и Локи были бы на одной стороне. Потому что не случалось ещё, чтобы Тор услышал Локи вовремя и открыл ему своё сердце.
Бальдр замолкает и закрывает лицо ладонью; проводит, словно сдирая невидимую паутину.
— Все мы обречены, — говорит он чуть слышно. — Не только Локи. Все мы. Уходи, брат.
Безуспешно пытаясь вдохнуть, Тор уходит и не думает больше о Бальдре. Он вообще не может больше ни о чём думать. Вместо мыслей в его голове — тёмная бездна и тысячи Торов и Локи, сталкивающихся, предающих, ненавидящих, убивающих… и умирающих, так и не сумев донести один до другого главное.
Неверным шагом Тор спускается в усыпальницу. Проходит мимо замершего стража, — тот отдаёт ему честь, приложив ладонь к груди, — приближается к каменному ложу, на котором покоится Локи. Рядом с ним лежит красавица-норна, но Тор смотрит только на сына Лафея. Служители уже собрали его расколотую голову и обмотали полосами ткани, стараясь придать более приличествующий вид для достойного погребения. Взгляд Громовержца скользит по поджарой фигуре, по уложенным вдоль тела рукам с тёмными ногтями, и возвращается к уцелевшей части лица. В смерти Локи наконец-то спокоен, его черты не сведены судорогой ни страха, ни ненависти, ни отчаянья. Он кажется незнакомцем. И Тор вдруг понимает, что этот, впервые увиденный им Локи, — прекрасен. И ещё — что брат всегда мог быть таким и быть рядом, если бы…
Молот наливается тяжестью, выскальзывает из пальцев. Гулко ударяет о пол, но Тор и не пытается его поднять. Первенец Одина накрывает одной ладонью холодные пальцы Локи, другой — медленно и бережно проводит по пропитанным кровью повязкам на его голове.
— Неужели… — шепчет Тор, и сам не зная того, повторяет чужие слова, — неужели быть Тором — значит жить без надежды?
Чувствуя себя древним старцем, не в силах видеть фальшивую позолоту прекрасного прежде мира, он опускается на мраморную скамью и закрывает глаза. Голос в его голове молчит.
Звук рождается в тени, с другой стороны от постамента с телом. Шаги шелестят по каменным плитам, сперва решительные, но чем ближе — тем неуверенней. Тор не поднимает головы. Он почти не думает — и почти уже не существует.
Ладони ложатся на сгорбленные, но всё ещё могучие плечи сына Одина. Помедлив так, заставляют поднять голову.
— Тор.
Какой знакомый голос, думает Тор, и испытывает невыносимое разочарование: он ведь так пытался изгнать все, абсолютно все мысли!
— Тор, посмотри на меня.
Делать нечего: Тор открывает глаза и несколько мгновений смотрит слепо, не видя ничего. Однако потом взгляд его неохотно фокусируется.
Локи наблюдает, как кругами расходится в прозрачном, небесного цвета взоре узнавание, и ждёт, когда эти круги достигнут затуманенного горем разума. Страх и гордость владеют сыном Лафея одновременно: гордость от того, что Могучий Тор всё же скорбел по нему, и страх: что тот сделает, когда поймёт, что Локи жив? Жизнь научила его опасаться в такие моменты быть рядом с Громовержцем. Но отступать уже поздно.
— Это ты? — спрашивает Тор с несвойственной ему доселе нерешительностью и поднимает руку. Сжимает чужое запястье — сильно, так, чтобы почувствовать пульсацию крови под кожей. Локи кусает губы от боли, но молчит. — Локи?..
Сын Лафея делает шаг назад, и Тор, не разжимая пальцев, не отводя глаз от его лица, поднимается. С этого нового — привычного? — ракурса взгляд сводного брата становится прежним — длинным, тёмным, отчаянным. По телу проходит обжигающая волна. Тор поспешно ловит второе запястье, сжимает оба. Мысли, которые он так усердно гнал, внезапно послушались и пропали — сейчас, когда стали так нужны.
— Не исчезай! — находит Тор первые два слова, и торопливо ищет, что сказать ещё. — Только не сейчас!
Локи всё молчит, но теперь Тор знает, догадывается, о чём тот может молчать.
— Я был неправ, — заявляет он горячо и весомо. Слова — словно камни, падают наземь тяжело, зато сразу становится легче. — Я так долго был неправ, и не догадывался. Ни о чём. Локи, прости меня.
Сын Лафея кивает, едва заметно. Тор чувствует, как сердце предательски пропускает удар, — и обе ладони Локи прижимает к своей груди.
— Если ты даже подставил кого-то под мой Мьёлльнир, — говорит Тор, и, испугавшись своих слов, сам себя перебивает: — или иллюзию сотворил, или что угодно… — Локи слегка подаётся вперёд. — Я всё равно рад твоему возвращению. Тому, что ты жив, — выдыхает Громовержец. Замолкает, не зная, что ещё сказать. Как сказать.
— Я жив, — просто отвечает ему Локи.
И закрывает глаза, оказываясь в крепких объятьях. Тор почти впечатывает его в себя, вздёргивая вверх так, что пола касаются только самые носки сапог, прячет лицо в складках кожаной бармицы.
Локи не пытается освободиться. За это объятье им заплачена слишком дорогая цена. Не просто потраченные впустую годы юности — голова брата, которую он швырнул собравшейся толпе, начиная золотой век Асгарда. Там, откуда пришёл. И горькое сожаление об этом поступке — бесконечными ночами на ложе с Дайей. Сожаление, сводящее и сведшее с ума — потому что только потерявший разум может годами вглядываться в переплетения ветвей, судеб и вероятностей, а найдя посулившую надежду — броситься в неё, с лёгким сердцем оставляя позади и Золотой Город, и все договоры и обязательства. Потому что даже если Тор убьёт его снова — как только что поступил здесь, — всё равно это будет лучше, чем жить той жизнью, которую ведёт он, сын Лафея, прикованный к трону.
Локи вбирает в себя этот первый пьянящий момент долгожданной близости — весь, каждое ощущение. И даёт себе обещание никогда не оглядываться назад. Забыть ту гнилую ветвь Мирового Древа, где он остался один. Её никогда не было. Она — сон привидевшийся. Тор всё понял. Тор просит его остаться. Тор рад ему. Всё будет хорошо. Всё получится.
Теперь — получится.
Поэтому когда Тор отнимает голову и осторожно отпускает его, Локи не даёт брату бросить ни один лишний взгляд на постамент за спиной. Он уверенно ведёт сына Одина к выходу, думая о том, что сейчас нужно не отходить от него ни на шаг. Наконец-то им обоим — нужно. А позже, когда Тора можно станет оставлять одного, Локи спустится в усыпальницу снова — огнём завершить начатое. И тогда Тор уже никогда ничего не узнает.
Ни-ког-да.
Они не ждали ни единой лишней минуты — пришли по первому зову, по первому слову Матери родов. Звонко и отчаянно запели золотые рога — и захлебнулись один за другим в крови из перезанных глоток своих обладателей. Ётуны шли, не жалея себя; впервые за столетия — не небольшими группками тех, кто стал изгоями у своих же сородичей и поддался на сладкие посулы и уговоры Локи, а настоящим, организованным войском. Раньше Асгард с лёгкостью смог бы отразить даже эту атаку. Но не было Хеймдалля на Радужном мосту, чтобы вовремя предупредить его воинов, да и воины в большинстве своём уже были перебиты или ранены. Не было Одина и его защиты над Золотым Городом. Не было Тора…
Страж у дверей усыпальницы, почувствовавший, что наверху происходит неладное, рванул на себя тяжёлую створку и задохнулся от ужаса: наследник Всеотца, так необходимый сейчас, в полутьме мрачной залы разговаривал с пустотой. Сжимал её в ладонях, объяснял что-то — горячо и настойчиво. Молот валялся в пяти шагах от него — бесполезный и тусклый. Эйнхерий попытался звать кронпринца, но тщетно — тот не слышал. Или не хотел слышать. Разговор с невидимым собеседником был для него важнее происходящего здесь и сейчас. Звуки битвы приближались. Страж получше запер дверь и перехватил оружие. Свой долг он выполнит до конца.
…когда первые ряды ётунов, сметя одинокого защитника усыпальницы, ворвались в просторный прохладный зал, сын Одина как раз сделал первый шаг к выходу. Его побелевшие волосы взметнулись от порождённого вторжением сквозняка.
Тор улыбался.
Фандом: комикс "Локи"
Автор: The Third Alice
Категория: слэш, гет
Размер: 4656 слов
Статус: закончен
Пейринг/Персонажи: Тор/Сиф, Тор/Локи
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст, драма
Предупреждения: смерть персонажа с первых слов
Примечание: Написано на Фандомную Битву 2013, и Алиса считает этот текст одним из лучших своих
Саммари: Мало убить Локи, чтобы избавиться от него. Попробуй о нём не думать
Дисклеймер: всё принадлежит студии «Марвел» и богам Асгарда.
Так начинается Золотой век Асгарда
Крик: «Героя на авансцену!»
Не волнуйтесь: дылде на смену
Непременно выйдет сейчас
И споет о священной мести…
Что ж вы все убегаете вместе,
Словно каждый нашел по невесте,
Оставляя с глазу на глаз
Меня в сумраке с черной рамой,
Из которой глядит тот самый,
Ставший наигорчайшей драмой
И еще не оплаканный час?
(А.Ахматова «Поэма без героя»)
Не волнуйтесь: дылде на смену
Непременно выйдет сейчас
И споет о священной мести…
Что ж вы все убегаете вместе,
Словно каждый нашел по невесте,
Оставляя с глазу на глаз
Меня в сумраке с черной рамой,
Из которой глядит тот самый,
Ставший наигорчайшей драмой
И еще не оплаканный час?
(А.Ахматова «Поэма без героя»)
…так начинается золотой век Асгарда.
Молот опускается на диво легко, и Тор смутно думает, что мог сделать это и раньше, а поди ж ты! Терпел.
— Мёртв, господин.
В голосе эйнхерия, склонившегося над обезображенным телом, — ужас, а не привычное благоговение, но что Тору до того! Последние дни всё перевернули с ног на голову, и глупо полагать, что порядок восстановится сам собой сразу после устранения источника хаоса.
Это только разрушать легко, отстраивать же разрушенное приходится не один день.
— Что же теперь делать, господин?
Неподдельное отчаяние — но и его легче пропустить мимо ушей, чем впустить в сознание. Ничего, привыкнут жить и без Локи. Ещё и недовольство проявят: отчего так долго ждал, так далеко зайти позволил? И не объяснишь, почему. Даже себе.
— Отнесите в усыпальницу. С почестями. Всё же брат, — кривятся губы Тора. Нужно быть милосердным с павшими, вспоминает он уроки отца и, смягчившись, добавляет: — И пусть недолго, но был королём.
Воин в форме стража хочет что-то сказать, но встречается взглядом с кронпринцем и отводит глаза. «И не спрашивай ничего, — с облегчением отворачивается Тор, — просто так надо, и всё». С этим «всё» он направляется к дворцу.
Руки, затёкшие в кандалах, неимоверно болят. Мьёлльнир кажется грузом — впервые, наверное, за сотни лет. Хорошо хоть, и нужды в нём нет, думает Тор, поднимаясь по ступеням, проходя по коридорам. Останавливается на пороге своих покоев, чувствуя смутную тревогу: здесь что-то не так. Но что — определить не успевает. Из покоев брата — покойного брата, машинально поправляет себя Тор, — доносится не то звук, не то шум движения. Тор решается и, собираясь с духом, — неужели снова не?.. — распахивает дверь.
Женщина на ложе, державшая в правой столовый нож, в левой яблоко — не иначе, с серебряного блюда, вот же оно, рядом, на покрывале, — отрезавшая и отправлявшая в рот тонкие ломтики, роняет плод и медленно, грациозно поднимается навстречу. Она прекрасна, отмечает Тор. Высокая грудь, густые волосы, характерное лицо и глаза настоящей норны. Карнилла не пожалела для Локи одну из лучших дочерей своего народа.
— Слава первой пряхе, получилось! — неверяще-радостно выдыхает она и привстаёт на цыпочки, заглядывая Тору за спину. Прежде чем тот успевает спросить, откуда она знает и что хочет там увидеть, на лицо наложницы словно бы набегает тень:
— А где господин Локи?
Тогда Тор осознаёт, что всё понял неправильно, и шагает вперёд, оставляя двери открытыми.
— Ты свободна, дева. Можешь возвращаться домой. Локи мёртв.
— Мёртв? — бесцветно спрашивает та, опускаясь обратно на ложе. — Как же так?..
Отвечать на её вопрос не следует, — какое дело, какая разница? — но Тор и сам чувствует потребность рассказать. В детстве он рассказывал так Локи о каждом своём поступке — почему, как, с какой целью, что теперь будет. Это помогало привести в порядок мысли. От женщины, конечно же, Тор не ждёт, как от брата, разумных советов, но сейчас в нём нет и сомнений в правильности поступка. Он идёт вперёд и говорит: о том, как вырвался; о том, как жалко и неубедительно принялся оправдываться Локи; о том, как он, Тор, избавил Асгард от узурпатора. Женщина кивает с рассеянной улыбкой по мере его приближения, но в какой-то момент Тор обнаруживает, что крепко сжимает одной ладонью её занесённую правую руку, а другой удерживает бьющееся тело, потому что кто-то, может быть, и умеет говорить с ножом в горле — шпагоглотатели там, да и Локи бы, наверное, сумел вот, — а он, Тор, не способен, и даже пробовать не стоит.
Потом он понимает, что его попытались убить, глупо и безнадёжно, и умолкает. Несколько мгновений спустя спрашивает:
— Почему?
По искажённому женскому лицу бегут слёзы, и Тор несколько испуганно думает: неужели что-то сломал? Позор какой… освободитель, называется.
— Как вы могли?! — захлёбывается словами дева. — Что вы наделали?! Он же верил!.. Он шёл освободить!.. Он правда!..
— Освободить, ага. А помост — для красоты возвёл, — возражает Тор, махнув подбородком в сторону выходящих на площадь арочных окон и совершенно позабыв, как это бесполезно: спорить с женщиной. Особенно если она плачет.
— Что бы ни говорил он — для помилования! — убеждённо заявляет она. — Я следила за ним и знаю. Ранним утром к господину явилась владычица Хела и потребовала вашу душу. Он отказал!
Тору внезапно всё становится ясно, и от этого делается легко.
— Локи околдовал тебя, — говорит он так мягко, как только может, ослабляя хватку. — Отдохни, сон должен унести морок, и ты прозреешь.
Дева с презрением отталкивает его, вернее, сама отталкивается и отступает.
— Я — Дайя, из народа норн, — голос её как ледяной ветер, зрачки — черные дыры. Тору становится не по себе. — Мои глаза не способно ослепить ни одно заклятье, даже то, что называют людской молвой. А вот ты, сын Асгарда, Тор Громовержец, ты — слеп!
Она отошла бы, наверное, ещё, но за её спиной — ложе. Поэтому Дайя остаётся на месте и только коротко, без замаха, бьет себя ножом под левую грудь.
На её беду, столовые приборы в Асгарде точат не хуже боевого оружия.
— Я иду, господин…
Дайя даже глаза прикрыла, чтобы у него ни шанса не было принять слова на свой счёт. Тор растерянно думает о том, что же он скажет Карнилле, а потом понимает, что его действительно волнует, дождётся ли Локи эту женщину на пороге Хель.
Надо бы сделать всё, для этого необходимое. Выйти и позвать слуг, например.
Так Тор и поступает.
Дайю осторожно выносят из покоев. Она займет место рядом с Локи, когда придет время справлять погребальный обряд. Но пока Асгард набирает воздух в грудь для выдоха облегчения, пока идут приготовления, Тор хочет отдохнуть. И подумать. Надо же. И за его братом последовала женщина. Кто бы мог предположить.
Какое-то смутное чувство поселилось в груди после этого разговора. Незнакомое, неприятное. Неправильное.
Двери покоев Тора оказываются заперты на три самых крепких, цвержьих засова.
Непродолжительное время Тор смотрит на замки, потом по сторонам. Никого, кто мог бы объяснить. Что такого Локи решил спрятать в покоях? И от кого?
Мьёлльнир — универсальный ключ. Он подходит к любому замку. Тор переступает через бесполезное железо, входит в свои комнаты.
И уже почти не удивлён тому, что оказывается не один.
Посреди залы Трудхейма, головой едва ли не в потолок, стоит, обернувшись к нему, великанша. Она немолода, круглолица и страшна, как все ётуны. Одета, кажется на первый взгляд Тору, в лохмотья, но нет — просто одежда выцвела, запылилась и непривычна взгляду асгардского жителя. Впрочем, Тор понимает, что и сам сейчас «прекрасен как никогда» — полуобнажённый, в крови, равно своей и чужой, и остатках доспеха. Истинный бог и сын бога.
— Сын Одина! — словно читает его мысли великанша. Круглое лицо искажается гримасой. «Где её-то Локи успел достать? И зачем?!»
— Если ты на свободе, значит, мой сын — мёртв, — продолжает она, склонив голову, и тёмные глаза внезапно становятся узнаваемы: так же пристально, долго и… отчаянно? смотрел на него порой Локи. Да, именно отчаянно, понимает Тор вдруг. Странно, отчего бы воспитаннику Одина смотреть на него, Тора, так, словно он — безжалостный убийца?
«А разве это не так?»
Шёпот звучит столь отчётливо, что Тор, не сдержавшись, резко оборачивается.
Никого.
Великанша стоит, всё ещё склонив голову. Тор кивает и добавляет:
— Он держал тебя взаперти. Видишь замки у моих ног? Теперь ты можешь идти. Возвращайся в Ётунхейм. Я не трогаю женщин.
Черные пряди плывут в воздухе из стороны в сторону.
— Ты убил последнюю надежду Ётунхейма, — говорит она надтреснутым голосом, и Тору чудится, что это шелестит ветер на иссохших пустынных землях далёкого мира. — Последнего из законных отпрысков Лафея, единственного, кто мог бы править землёй наших предков после меня, кому все племена подчинились бы… Я бы выцарапала тебе глаза, сын Одина, — она поднимает скрюченные дрожащие пальцы, — и разделила судьбу мужа и сына… всех сыновей… но я нужна Ётунхейму. И пока ты отпускаешь меня, я ухожу. Чтобы вернуться. Твой отец был мудрее тебя, и одним глазом видел дальше, чем ты двумя. Готовься к войне, сын бога повешенных! Фарбаути обещает её тебе.
Она смеется хриплым грудным смехом, и откуда-то издалека откликаются вороны. Оттолкнув Тора с дороги, Фарбаути стремительно выходит в коридор, и тяжёлые её шаги быстро затихают в отдалении. Тор не проверяет, покинула ли великанша дворец. Ётуны ориентируются в пространстве как звери — и так же остро чуют опасность. Она уйдет.
Она обязательно вернется.
И оставшись в одиночестве, Тор никак не может расслабиться. Смутное чувство неправильности стремительно вырастает в нечто большее, нависает над ним угрожающих размеров незримой тучей. Тор подходит к чаше для омовения, долго смотрит на свое отражение. Наконец признаёт: он сомневается. Эти глупые женщины всё же посеяли в нем злые семена своих речей. Верно ли поступил он, когда поставил решительную точку в этой истории? Стоило ли убивать Локи? Ведь отец зачем-то оставлял его в живых раз за разом. А уж Одина нельзя назвать недальновидным… и слова норны — такие нелепые на фоне всего, что было… «Он шёл освободить!» — надо же…
Вконец изведясь, Тор вдруг понимает — одиночество не поможет. Ему нужен кто-то рядом. Кто-то, способный выслушать и поддержать, кто-то, смотрящий на него с восхищением, кто-то, кто всегда был на его стороне…
Тора осеняет. Он чувствует одновременно вину и радость: Сиф! Его воительница, красавица с черными как ночь волосами, невольным подарком Локи. Если она жива ещё… если безумный брат не причинил ей вреда.
«Почему ты сразу не вспомнил её, о Могучий Тор?»
Тор отмахивается от насмешливого голоса и выскакивает из покоев, как рыба из воды в погоне за мелкой мошкой.
Двери темницы Сиф — не прочнее прочих дверей и, уж тем более, каменных стен. Тор почти их не замечает. Сама подруга жива, и сын Одина рвет её оковы голыми руками. Сиф смеётся. Тор поднимает её на руки, прижимает к себе — и внезапно успокаивается. Теперь всё будет в порядке.
— Ты снова спасся, Могучий Тор, ты всех нас спас! — жарко шепчет Сиф в ухо, и дрожь её тела сладостно отдается во всех мышцах. — Я верила!
Так, на руках, Тор выносит её на свет, и слуги, асгардийцы, посланники иных миров — все улыбаются при виде их.
Они омывают тела в купальне, они смеются о пустяках, они любят друг друга. Они молчат о Локи, и Тор почти забывает о том, что его что-то мучило. Незаметно день угасает, накатывает ночь. В самый тёмный час, волчье время, когда Тор чувствует, как смежает веки спасительный сон, Сиф опускает голову ему на грудь и произносит:
— Негоже поминать его к ночи, мой повелитель, но любопытство сильнее суеверий. Скажи, что ты сделал с Локи?
Локи. Тор открывает глаза и покрывается мурашками, чувствуя, как, оказывается, холоден воздух. Локи…
— Локи мертв, — коротко говорит он. Сиф приподнимается, заглядывая ему в лицо. — Я убил его.
Он ждёт какой угодно реакции, — слишком неожиданно все вокруг реагируют на это известие, — но Сиф только смеётся, зло, звонко и торжествующе.
— Неужели ты наконец решился, мой господин?! — теперь она льнет, ластится, смоляные волосы так и манят погладить. — Это поступок. Я не думала, что когда-нибудь ты смилуешься над ним. Тебя ведь забавляли бессильные взгляды этого выродка. И то, как он ходил за тобой всюду. Сам ведь понимал, сын Лафея, насколько смешон со своей любовью! Оттого и злился. Это было невероятно забавно — наблюдать, как он борется с собой, думая, что сражается с тобой, — и проигрывает раз за разом. И как ты дразнишь его снова. Жаль терять это зрелище… но хорошо, что больше он не помешает нам!
Сиф с улыбкой приникает, прижимается всем телом, но Тор — впервые за долгое время — не отзывается на ласку. Ему душно, горло будто стискивает чья-то рука, и он не знает, что ответить воительнице — и как ответить. Уточнить, переспросить — ослышался ведь? Тор злится на себя: зачем волноваться вот так, если сейчас выяснится, что Сиф огово…
— А ты — не знал? — Сиф приподнимается на руках, волосы ниспадают стеной. Воительница даже приоткрывает рот: не то изумляясь, не то ужасаясь. — И всё, что говорил и совершал, делал, не понимая, что делаешь? Как тебе удалось, Тор?! Нужно быть глухим, чтобы не слышать, как менялся его голос, когда он говорил с тобой. Слепым, чтобы не видеть, как он на тебя смотрел. Хочешь сказать, ты не понял, за что я лишилась своих золотых волос?!
— Он… сам хотел тебя, — шепчет Тор бессильно, понимая вдруг, что это логичное объяснение, оказывается, может быть не единственным.
— МЕНЯ?! — во весь голос изумляется Сиф — и хохочет так, словно ничего смешнее в жизни не слышала.
Тьма обступает и гладит Тора по вискам холодными пальцами. Сиф не нужно больше говорить — ничего хуже она сказать уже не может. Но возлюбленная продолжает, перебирая пальцами пряди:
— Значит, ты думал, что он считает тебя соперником, но, не в силах справиться, мстит мне? Ты оскорбляешь меня, Тор. Я далеко не слабая женщина. Это ты был объектом его воздыханий, потому-то он тебя пальцем не тронул. А я ему мешала. За то и поплатилась. Во всем Асгарде, пожалуй, не было для него никого ненавистней меня. Потому что я прекрасно понимала, за что мы бьёмся. Нет, даже не за твою любовь, — она легко целует его. — За честь Золотого Города. Ты — сын Асгарда, и место рядом с тобой должно принадлежать дочери Асгарда. Место же ётунхеймского выродка — в помойной яме, с цвергами и прочим отребьем!
Лицо её искажается, и на этих словах что-то вдруг неуловимо меняется в нем. Тор видит её другой. Дикой. Жестокой. Уродливой.
Отвратительной.
Не успев подумать о том, что делает, Тор сбрасывает Сиф с себя; и пока опешившая дева поднимается на локтях, встаёт с ложа.
— Тор? — голос — напряжённый, требовательный, и от его звуков Громовержца начинает мутить. Он принимается облачаться, сдерживаясь, чтобы не делать это слишком поспешно.
— Тор, куда ты? — он поднимает голову и смотрит Сиф в глаза. Когда она успела обрести над ним такую власть, что осмеливается спрашивать с угрозой? Сиф что-то видит в его взгляде, меняется в лице, вспыхивает, бледнеет… и не издаёт ни звука.
«Куда же ты, о Могучий Тор, бежишь от своей женщины?»
Сиф молча смотрит, как он одевается, молча — как идет к двери, но когда Тор закрывает тяжёлые створки, она начинает выть — сперва тихо, а потом в голос.
Тьма преследует Тора, обступает со всех сторон, не даёт задержать на чём-то взгляд, не позволяет отвлечься. А перед глазами, как живой, — Локи. Локи, который смотрит в спину так, что она немеет. Локи, вспыхивающий злым румянцем на безобидные — безобидные? — шутки Сиф. Локи, сжимающий Гунгнир, — торжествующий и чужой, и оттого ненавистный. Локи, распластанный на камнях, — горящие глаза, отчаянные слова, — и не вспомнить, что говорил…
Тор мечется по коридорам, не разбирая дороги, и в себя его приводит только звон оружия и злые, вполголоса произносимые ругательства. «Ётуны? — пробивается в сознание. — Неужели Фарбаути уже?..» Мьёлльнир прыгает в руку, но радостное облегчение, вызванное предчувствием битвы, тускнеет: это всего-лишь эйнхерии выясняют что-то меж собою с оружием в руках. Тор уже собирается пройти мимо — эка невидаль! — но среди ругательств краем уха ловит имя сводного брата — и прирастает к месту.
Эйнхерии слишком увлечены схваткой и не видят его. Точно так же они могли бы не заметить и ётунских лазутчиков, случись тем быть в этот момент поблизости. Тор наконец различает, что группа нападает на одного, а тот, прижавшись спиной к колонне, отбивается — сосредоточенно и упрямо. Это так недостойно воинов Всеотца, так возмутительно, что Тор перехватывает молот удобней и приказывает в голос:
— Немедленно прекратить!
Эйнхерии буквально подпрыгивают, вздрагивают, расступаются. Перед Тором они, лучшие из лучших, робеют, как щенята перед волкодавом. Воин, стоящий у колонны, поднимает — исподлобья — взгляд, сплёвывает кровью. Лицо его Тору смутно знакомо, он несколько минут вглядывается и потом только вспоминает: этот страж сопровождал Локи и первым сказал о его смерти. Тор хмурится.
— Что здесь произошло? — спрашивает он у всех. Страж молчит, и отвечает один из нападавших.
— Предатель, мой господин! Это, — он кивает на одиночку, — бесчестный прихвостень узурпатора, очернявший ещё и Вашу честь, господин! Мы решили проучить его… немного…
Тор неспешно приближается, и говоривший испуганно замолкает.
— Ты сопровождал Локи всё это время? — спрашивает сын Одина, и, видят норны, спокойствие в голосе даётся ему с трудом.
Воин молчит, но окружающая его стая — стая? А ведь действительно, есть в них, в их горящих глазах, в их облике что-то от вздыбленной на загривке шерсти, подёргивающихся от запаха крови носов… — лающе подтверждают: да, да, он! Они ждут, когда Тор — вожак? — вцепится в глотку отступнику, и можно будет кинуться, рвать… но Тор медлит.
— Что он говорил мне за миг до удара? — спрашивает наконец. Громовержец не из тех, кто боится вскрыть гноящуюся рану, поставить решительную точку, нанести удар милосердия. Даже самому себе. Но воин продолжает упрямо молчать, словно то, что запечатывало уста Локи столько лет, коснулось и его. Снова вступает кто-то из своры:
— Молил о пощаде, мой господин! Он был трусом…
Тор резким жестом приказывает эйнхерию молчать, и тот утрачивает голос на полуслове.
— Ты ведь был рядом. Должен был слышать, — спокойно говорит он стражу, опуская Мьёлльнир. Но увидев, что отвечать ему воин не собирается, использует последний аргумент: — Именем короля, говори!
— Именем… мёртвого короля, — наконец разлепляет губы эйнхерий. — Что бы ни говорили эти шакалы, я храню верность Золотому Городу и принесённым клятвам. Вы хотите знать, о чём он говорил, когда шёл к эшафоту? О том, как освободит Вас и вновь назовет братом. О чём он думал? О золотом веке Асгарда, не омрачённом братоубийством и пролитием крови родича. Почему он молил Вас остановить руку и выслушать? — воин смеётся разбитыми губами, кровь течёт по подбородку. — Повелитель Локи страшился не Вашего молота, а судьбы, против которой возжелал пойти. И не Вы убили его — мстительная судьба, чьим орудием Вы стали. Слепым и глухим, — с горечью добавляет он, пристально вглядываясь в кронпринца. Эйнхерии возмущенно гудят. Они не понимают, почему могучий, во всём правый Тор не сотрёт наглеца в пыль.
А Тор с некоторым радостным даже удивлением отмечает, как смутное чувство, охватившее его, тает, и на смену приходит новое — ясное и чёткое.
— Идём, — кивает он воину, и тот смотрит неверяще. — Расскажешь, о чём ещё он говорил, когда я не мог слышать.
Страж, помедлив, отделяется от колонны, идёт мимо застывших, как громом поражённых обидчиков, вытирая губы тыльной стороной ладони. Тор опускает ладонь на его плечо — и уводит. Из замка, на стену, на свежий воздух. Туда, где весь день жители Золотого Города заделывали пролом, созданный вырвавшимся из заточения старшим сыном Одина, — и где сейчас неимоверно тихо.
Страж рассказывает о том, как яростно Локи обвинял Сиф в том, что та настроила против него брата, о том, как зло огрызался он на любую попытку заговорить о казни наследника. О том, как без меры пил победитель, не запирая покоев, и даже слепой бы не сказал, что от радости. Как избегал Локи обязанностей правителя. Эйнхерий слово в слово повторяет вдохновенную речь, произнесённую Локи за миг до того, как всё рухнуло. Плечи Тора опускаются ниже и ниже.
— Ещё он беседовал с господином Бальдром, — говорит воин, глядя куда-то вниз, в тёмную мглу за стеной. — Но с глазу на глаз, и поведать об их речах может только сам господин Бальдр.
— Где он сейчас? — спрашивает Тор, и воин пожимает плечами. — Хорошо. Благодарю за службу, — эйнхерий вновь удивлённо поднимает взгляд. — Я прошу тебя встать на караул у тела моего брата. Не хочу, чтобы это делал кто-то из… них, — кивок за спину.
— Почту за честь, господин, — отзывается страж, помолчав. И, решившись, спрашивает: — Разрешите обратиться! Почему Вы не разгневались?
— Потому что я верю тебе, — отвечает Тор. И думает: а мог бы поверить Локи. Раньше.
Поздно.
Тор недолго остаётся наедине с ночью. Первые лучи рассвета расчерчивают небо, когда он находит Бальдра. Ожидаемо — в цепях. Смотрит Бог Весны устало, но когда оковы падают — учтиво благодарит, разминая запястья. Тор пропускает благодарность мимо ушей. Он знает, что его интересует. Бальдр тоже это знает, но не спешит говорить.
— Он приходил к тебе, — произносит наконец Тор.
— Пробегал мимо, — то ли соглашается, то ли отрицает Бальдр.
— Что он спрашивал?
— Он говорил. Потом слушал.
— О чём шла речь? — Тору надоедает играть словами, и он спрашивает прямо.
Бальдр молчит.
— Прошу тебя.
— Это знание ничем не поможет тебе, Тор, — с неохотой отвечает наконец бог Весны. Руки его помимо воли гладят шрам против сердца. — Что сделано — то сделано. Что должно было произойти — сбылось. Не смотри назад. Наступает твоё время. Заботься об обессилевшем отце, возглавь Асгард. Ты нужен всем здесь. Живи будущим. Может, — добавляет он едва слышно и смотря куда-то мимо Тора, — хоть тебе это удастся, если…
— Если что? — Тор воистину упрям.
— Если перестанешь задумываться, — Бальдр взглядывает вдруг прямо и твёрдо. Прикосновение Хель оставило неизгладимый отпечаток: в младшем из сынов Одина больше нет той лёгкости и беззаботности, что привлекала всех раньше. Бог Весны ощутимо возмужал — и научился говорить неприятные вещи. — Ступай, Тор. И ни о чём больше не спрашивай, — его голос вдруг меняется, и с прежними, нежными и почти жалобными интонациями он заканчивает: — Я не смогу лгать тебе, брат.
Это «брат» добела раскалённым шаром проходится по позвоночнику, и кровь в жилах вспыхивает.
— Я хочу знать, — произносит Тор, делает шаг вперёд и берёт Бальдра за плечо. — Ответь мне.
Всеобщий любимец долго смотрит на него, потом неожиданно легко и печально улыбается.
— И ты тоже… — не вопрос, утверждение. Тор не успевает переспросить, отчего «тоже» — Локи пытался уверить себя, что был вправе поступить так, как поступил. Я не стал с ним спорить. Вместо этого я сказал ему то же, что скажу тебе: он не мог поступить иначе. Это была его участь. Его предназначение. Там, — он кивает куда-то неуловимо вдаль, — я видел множество реальностей. И везде Локи был Локи и поступал как Локи. Также, — голос его обретает глубину, — как везде был Тор, который поступал как Тор. Вы были родными братьями, были сводными. Вы были дядей и племянником. Случалось, вы не были друг другу никем, кроме заклятых врагов. Но нет такого мира, где Тор и Локи были бы на одной стороне. Потому что не случалось ещё, чтобы Тор услышал Локи вовремя и открыл ему своё сердце.
Бальдр замолкает и закрывает лицо ладонью; проводит, словно сдирая невидимую паутину.
— Все мы обречены, — говорит он чуть слышно. — Не только Локи. Все мы. Уходи, брат.
Безуспешно пытаясь вдохнуть, Тор уходит и не думает больше о Бальдре. Он вообще не может больше ни о чём думать. Вместо мыслей в его голове — тёмная бездна и тысячи Торов и Локи, сталкивающихся, предающих, ненавидящих, убивающих… и умирающих, так и не сумев донести один до другого главное.
Неверным шагом Тор спускается в усыпальницу. Проходит мимо замершего стража, — тот отдаёт ему честь, приложив ладонь к груди, — приближается к каменному ложу, на котором покоится Локи. Рядом с ним лежит красавица-норна, но Тор смотрит только на сына Лафея. Служители уже собрали его расколотую голову и обмотали полосами ткани, стараясь придать более приличествующий вид для достойного погребения. Взгляд Громовержца скользит по поджарой фигуре, по уложенным вдоль тела рукам с тёмными ногтями, и возвращается к уцелевшей части лица. В смерти Локи наконец-то спокоен, его черты не сведены судорогой ни страха, ни ненависти, ни отчаянья. Он кажется незнакомцем. И Тор вдруг понимает, что этот, впервые увиденный им Локи, — прекрасен. И ещё — что брат всегда мог быть таким и быть рядом, если бы…
Молот наливается тяжестью, выскальзывает из пальцев. Гулко ударяет о пол, но Тор и не пытается его поднять. Первенец Одина накрывает одной ладонью холодные пальцы Локи, другой — медленно и бережно проводит по пропитанным кровью повязкам на его голове.
— Неужели… — шепчет Тор, и сам не зная того, повторяет чужие слова, — неужели быть Тором — значит жить без надежды?
Чувствуя себя древним старцем, не в силах видеть фальшивую позолоту прекрасного прежде мира, он опускается на мраморную скамью и закрывает глаза. Голос в его голове молчит.
Зелёный финал
Звук рождается в тени, с другой стороны от постамента с телом. Шаги шелестят по каменным плитам, сперва решительные, но чем ближе — тем неуверенней. Тор не поднимает головы. Он почти не думает — и почти уже не существует.
Ладони ложатся на сгорбленные, но всё ещё могучие плечи сына Одина. Помедлив так, заставляют поднять голову.
— Тор.
Какой знакомый голос, думает Тор, и испытывает невыносимое разочарование: он ведь так пытался изгнать все, абсолютно все мысли!
— Тор, посмотри на меня.
Делать нечего: Тор открывает глаза и несколько мгновений смотрит слепо, не видя ничего. Однако потом взгляд его неохотно фокусируется.
Локи наблюдает, как кругами расходится в прозрачном, небесного цвета взоре узнавание, и ждёт, когда эти круги достигнут затуманенного горем разума. Страх и гордость владеют сыном Лафея одновременно: гордость от того, что Могучий Тор всё же скорбел по нему, и страх: что тот сделает, когда поймёт, что Локи жив? Жизнь научила его опасаться в такие моменты быть рядом с Громовержцем. Но отступать уже поздно.
— Это ты? — спрашивает Тор с несвойственной ему доселе нерешительностью и поднимает руку. Сжимает чужое запястье — сильно, так, чтобы почувствовать пульсацию крови под кожей. Локи кусает губы от боли, но молчит. — Локи?..
Сын Лафея делает шаг назад, и Тор, не разжимая пальцев, не отводя глаз от его лица, поднимается. С этого нового — привычного? — ракурса взгляд сводного брата становится прежним — длинным, тёмным, отчаянным. По телу проходит обжигающая волна. Тор поспешно ловит второе запястье, сжимает оба. Мысли, которые он так усердно гнал, внезапно послушались и пропали — сейчас, когда стали так нужны.
— Не исчезай! — находит Тор первые два слова, и торопливо ищет, что сказать ещё. — Только не сейчас!
Локи всё молчит, но теперь Тор знает, догадывается, о чём тот может молчать.
— Я был неправ, — заявляет он горячо и весомо. Слова — словно камни, падают наземь тяжело, зато сразу становится легче. — Я так долго был неправ, и не догадывался. Ни о чём. Локи, прости меня.
Сын Лафея кивает, едва заметно. Тор чувствует, как сердце предательски пропускает удар, — и обе ладони Локи прижимает к своей груди.
— Если ты даже подставил кого-то под мой Мьёлльнир, — говорит Тор, и, испугавшись своих слов, сам себя перебивает: — или иллюзию сотворил, или что угодно… — Локи слегка подаётся вперёд. — Я всё равно рад твоему возвращению. Тому, что ты жив, — выдыхает Громовержец. Замолкает, не зная, что ещё сказать. Как сказать.
— Я жив, — просто отвечает ему Локи.
И закрывает глаза, оказываясь в крепких объятьях. Тор почти впечатывает его в себя, вздёргивая вверх так, что пола касаются только самые носки сапог, прячет лицо в складках кожаной бармицы.
Локи не пытается освободиться. За это объятье им заплачена слишком дорогая цена. Не просто потраченные впустую годы юности — голова брата, которую он швырнул собравшейся толпе, начиная золотой век Асгарда. Там, откуда пришёл. И горькое сожаление об этом поступке — бесконечными ночами на ложе с Дайей. Сожаление, сводящее и сведшее с ума — потому что только потерявший разум может годами вглядываться в переплетения ветвей, судеб и вероятностей, а найдя посулившую надежду — броситься в неё, с лёгким сердцем оставляя позади и Золотой Город, и все договоры и обязательства. Потому что даже если Тор убьёт его снова — как только что поступил здесь, — всё равно это будет лучше, чем жить той жизнью, которую ведёт он, сын Лафея, прикованный к трону.
Локи вбирает в себя этот первый пьянящий момент долгожданной близости — весь, каждое ощущение. И даёт себе обещание никогда не оглядываться назад. Забыть ту гнилую ветвь Мирового Древа, где он остался один. Её никогда не было. Она — сон привидевшийся. Тор всё понял. Тор просит его остаться. Тор рад ему. Всё будет хорошо. Всё получится.
Теперь — получится.
Поэтому когда Тор отнимает голову и осторожно отпускает его, Локи не даёт брату бросить ни один лишний взгляд на постамент за спиной. Он уверенно ведёт сына Одина к выходу, думая о том, что сейчас нужно не отходить от него ни на шаг. Наконец-то им обоим — нужно. А позже, когда Тора можно станет оставлять одного, Локи спустится в усыпальницу снова — огнём завершить начатое. И тогда Тор уже никогда ничего не узнает.
Ни-ког-да.
Алый финал
Они не ждали ни единой лишней минуты — пришли по первому зову, по первому слову Матери родов. Звонко и отчаянно запели золотые рога — и захлебнулись один за другим в крови из перезанных глоток своих обладателей. Ётуны шли, не жалея себя; впервые за столетия — не небольшими группками тех, кто стал изгоями у своих же сородичей и поддался на сладкие посулы и уговоры Локи, а настоящим, организованным войском. Раньше Асгард с лёгкостью смог бы отразить даже эту атаку. Но не было Хеймдалля на Радужном мосту, чтобы вовремя предупредить его воинов, да и воины в большинстве своём уже были перебиты или ранены. Не было Одина и его защиты над Золотым Городом. Не было Тора…
Страж у дверей усыпальницы, почувствовавший, что наверху происходит неладное, рванул на себя тяжёлую створку и задохнулся от ужаса: наследник Всеотца, так необходимый сейчас, в полутьме мрачной залы разговаривал с пустотой. Сжимал её в ладонях, объяснял что-то — горячо и настойчиво. Молот валялся в пяти шагах от него — бесполезный и тусклый. Эйнхерий попытался звать кронпринца, но тщетно — тот не слышал. Или не хотел слышать. Разговор с невидимым собеседником был для него важнее происходящего здесь и сейчас. Звуки битвы приближались. Страж получше запер дверь и перехватил оружие. Свой долг он выполнит до конца.
…когда первые ряды ётунов, сметя одинокого защитника усыпальницы, ворвались в просторный прохладный зал, сын Одина как раз сделал первый шаг к выходу. Его побелевшие волосы взметнулись от порождённого вторжением сквозняка.
Тор улыбался.
@темы: angst, Тор/Локи, Фанфик, drama, Фандомная битва, Сиф, Тор/Сиф, Асгард, Локи, PG-13, комиксы, Тор
-
-
20.08.2016 в 21:50-
-
20.08.2016 в 22:41Зеленый финал внушает надежду, но в самом деле не гарантирует "жили долго и счастливо"
Разве можно давать такие гарантии, если дело касается Локи и Тора? То есть в этой вероятности шанс, конечно, выше - по крайней мере, они оба поняли, чего хотят, и разделили это понимание. Но остаются и Сиф, и Фарбаути, и разрушенный город.
Однако хотя бы капля счастья в этом финале обоим перепадает.
-
-
21.08.2016 в 11:38Сильно, аж мороз по коже.
-
-
21.08.2016 в 16:22-
-
21.08.2016 в 18:36это у него хорошо получается
оба финала убедили меня еще раз, что Тор и Локи - это единое целое, сложное соединение, из которого невозможно убрать ни один элемент
спасибо
-
-
27.08.2016 в 03:13это у него хорошо получается
Иногда - даже слишком.
А в другие моменты вдруг оказывается, что он вполне способен думать. Только обычно уже поздно.
оба финала убедили меня еще раз, что Тор и Локи - это единое целое, сложное соединение, из которого невозможно убрать ни один элемент
Именно так, да. И каждому без другого не хватает целостности.
Спасибо вам тоже
-
-
28.08.2016 в 10:56...не поняла - что собирался сжечь Локи?
-
-
28.08.2016 в 13:08Ведь это Локи из другой реальности, той, где убил Тора. В этом мире же сложилось наоборот: Тор убил Локи. Желая, чтобы брат жил, Тор готов поверить во что угодно. Локи не хочет оставлять ему пищи для сомнений и планирует уничтожить улики того, что пришёл из другой ветви Древа.
-
-
29.08.2016 в 07:02-
-
05.03.2017 в 01:37-
-
09.03.2017 в 23:29АТуин, спасибо *утешающе гладит*